«Слепые пятна» Александра Петрушкина
Впервые прочитал стихи Александра Петрушкина в 2005 году, выйдя в финал Первого Екатеринбургского слэма «Естественный отбор», уступив первенство Екатерине Симоновой (и всей «Тагильской школе», по слову Олега Дозморова) и получив в качестве утешительного приза огромную стопку книг современных авторов. Меня грызла обида, и я решил внимательно изучить всё, что строгие судьи считали «настоящей поэзией», а не моим «макабрическим декадансом». Из прочитанного запомнил тоненькую книгу Александра Петрушкина, потому что не понял. Осталась строка «Волны доходили до окон авиакасс», показывающая существование неведанного мира, куда мне вход был пока закрыт. И я ещё долго пытался что-то доказывать людям и миру; и внезапно появившийся в моей жизни этот поэт в качестве Ангела и Проводника смотрел с мудрой улыбкой, и ждал, когда я устану оправдываться за то своё «второе место».
Сейчас смотреть некому. И в момент душевной невзгоды звоню другим людям. И я понимаю его стихи. И мир, куда не было ходу, пройден до середины. И возникают новые непонимания, посмертные. Значит, наши долгие разговоры продолжаются.
Когда Александр начал рисовать, его рисунков я не принял. Ему было досадно, он искал во мне собеседника-художника. А мне важней была техника, композиция, плотность… Не визуальный жест, не мысль, не осознание невероятной последовательности. Я работал внутри рекламной структуры и мыслил только фантики. Прочёл и понял эти рисунки я только после его смерти, потеряв работу, получив отказ в новом месте, оставшись в денежной пустоте. В такие моменты сознание начинает перестраиваться, искать структуру, неожиданные связи между предметами. Вдова Александра Наталья попросила помочь разобраться с архивами, и я попробовал вникнуть в разрозненные листы крафт-бумаги и неровно обрезанные куски картона. И увидел стихи.
Александр решил перевести свою речь в линию, в визуальное уточнение, в эскиз неосуществлённой панорамы. Эти рисунки больше походят на воспоминания о видениях, небесных откровениях, прикосновении к тайнам Вселенной, которые человек не может выразить: не хватает мастерства, понимания, памяти, но есть пульсирующая правда, которая убеждает его продолжать говорить.
Александр в период «рисования» говорил и стихами. Но иными. Его книга «Слепые пятна» — это визуальная поэзия, где работают не только звук, но и курсивы, утолщения, переносы между строками. Стихотворение начинает напоминать математическую формулу, которая для одного выглядит абракадаброй, а для другого становится ключом. Почти все тексты о преодолении границы между земным и Небесным, прохождении через зеркало Смерти. А рисунки? А рисунки подводили итог всему, что он понял, и не смог сложить в слова. Личные мифы, сексуальные страхи и метания, библейские построения и оспаривание их, критика и одновременная защита религиозных положений, друзья, горожане выдуманного им города, всполохи детства и юности.
Я всегда считал, что в стихотворении читатель видит только себя, автор со временем отпадает, предоставляя читателю устройство для путешествий в другие настроения. А вот в стихах Александра Петрушкина оказывается именно Александр Петрушкин. Его стихотворение не наденешь, словно скафандр для погружения на интеллектуальную глубину, не выставишь в качестве рекламного товара. Всегда стоит рядом с тобой живой человек, со всеми неудобствами, и со всем его теплом и радостью. Но в последние два года поэзия Александра словно расщепилась на два пути: стихи – для молчания, а рисунки – для говорения. Потому что не рисунки они, а поводы для монолога. Стихотворения наоборот, в которых именно читатель-зритель и начинает говорить. Если может себе это позволить.

ПИСЬМА ИЗ ЗОНЫ
Памяти поэта
Разбирая Сашины рисунки на крафтовой бумаге, чтобы одеть их в рамы, я сразу уловил этот знакомый, невытравимый, характерный запах. Смесь застоявшейся табачины и неволи. Так пахнут послания из тюряги. Я его помню, этот запах, его нельзя забыть. В молодости я служил завхозом в суде и иногда, подменяя курьера, ходил за почтой в СИЗО (следственный изолятор). И приносил оттуда пачки кассационных жалоб из-за решетки, чаще всего написанных на страничках, вырванных из школьных тетрадей в клеточку (ирония судьбы). И они все пахли одинаково – камерой. Помню даже, что один осУжденный пытался обжаловать (или разжалобить) приговор суда малявой в стихах, так трогательно и так безнадежно.
Рисунки поэта воспринимаются обычно как баловство, как бесцельно бродящая по черновику рука, пока он обдумывает строчку, как что-то не самостоятельное, типа трогательный автограф, заметки на полях. Вот и Пушкин, вот и Лермонтов – этим грешили. Саша отделял изо от поэз. Видимо, пытаясь изложить часть своих стихов невербально, используя в графике почти всегда два цвета. Как у Стендаля – Красное и Черное. А в более богатых по цветовой гамме крупноформатных работах использовал удивительную фактуру, грубый материал – писал на упаковочном гофрированном картоне, фактически на разорванных неровно на части коробках.
Мир, который его окружал, в котором он жил (и сам он), со стороны мог показаться грубым. Частный дом, хозяйство, большой упорным трудом возделываемый огород, еще он разводил кроликов, а они тоже пахнут не розами из салонных стихов. Дом этот дислоцировался в уральском городке Кыштым. Саша нарёк его Тыдымом (и некоторые рисунки помечены как «Тыдымские эпизоды»), и проводил в нем поэтические фестивали, и превращал его в свой огород культуры, насаждая литературой. Пестовал местных пиитов, собирал литобъединение, выпускал альманах. Перепрофилировал по собственному почину зону отчуждения, где, казалось бы, чему расти, кроме графомании, - в зону творческую. Корпел бесконечно над версткой, вычиткой, составлением сборников, книг, литературным порталом «Мегалит», лил благотворную влагу из личного кастальского ключа на чужие мельницы, и много писал своих невозможных, грубого помола, стихов – в маленьком кабинетике, в каморке – то же в камере. Хотя по-итальянски – это означает просто комната. Я был в музее Данте во Флоренции, видел воссозданную камеру поэта, также совсем аскетичную келью.
Сашин кабинет я видел, когда года три назад побывал на «Тыдымских чтениях», проводившихся в тамошней библиотеке (теперь проводить их некому), и потом ночевал у него. Но так получилось, что не в доме, а во дворе. Где стоял детский батут, затянутый сеткой. Куда я в шутку залез – в эту мини-зону под открытым небом. Саша поддержал меня из солидарности. И мы здорово порезвились, тут же сочинив игру «Поэты в клетке». Там же я и уснул, разомлев от усталости. И Саша здесь же.
Нет, он не был грубым. Он был нежным, но по-особому. И еще неистовым, из тех, для кого зона покоя, зона комфорта – вилы. «Жар нежных» - так назывался один дерзкий документальный фильм о расейском провинциальном курорте режиссера, которого недавно убили в Африке. Он жёг свою жизнь, и не жалел себя. Пылко относясь ко всему, что относилось к поэзии.
Жалко. Было очень жалко, когда ему не дали местный орден – Бажовскую премию. А через каких-то не очень много дней, накануне пандемии, его не стало. Он подорвал из этой зоны под названьем Земля.
И теперь не то слово, как жалко, что он уже не приедет на свою выставку. И не будет напрямую отвечать, что хотел изобразить-сказать в том или ином рисунке, а только лукаво, загадочно улыбаться в бороду, по-кошачьи жмуриться, затягиваясь сигаретой, мол, сам-то что думаешь. Что видишь? А в рисунках его всё ангелы, да боги, да нимфы, и сновидения. А еще фигуры, рассыпающиеся на фрагменты, неясные идолы, распадающиеся на сочлененья, с вылезающими из орбит глазами, пупками, руками – лишенными кожи. Так начинают рисовать школьники в тетрадях на скучных уроках, так принимаются вычерчивать странные композиции менеджеры в органайзерах, сидя на бесконечных совещаниях. Так рисуют поэты, когда им плохо.
У него была невозможная фамилия для поэта – Петрушкин. Еще хуже, чем Рыжий. Хотя почти что – Пушкин, всего-то три буквы лишние. Хотя, что в ней такого уж стрёмного? Петрушка, которая растет в огороде, наша добрая зелень. Петрушка – грустный шут. В своем балагане, своем вертепе. Поэт, застрявший в гетто избранничеств (по Цветаевой). Тыдым-тыдым. Так что, пусть будет когда-нибудь в Кыштыме такая улица Петрушкина.
Вот такая петрушка. Пишите письма. Смотрите картинки. Читайте сашкины стихотворения